Понравилась интересными историческими наблюдениями и проекцией их на Россию нашего времени статья Дмитрия Травина, профессора из Санкт-Петербурга. Перепечатываю с сайта www.rosbalt.ru
Всемирная история ресурсного проклятия.
Российская экономика катится вниз. Оптимистов, мечтающих о возрождении путинского процветания, остается все меньше. Наши успехи остались где-то далеко позади — в эпохе, предшествовавшей грузинской войне. Сегодня мы в основном живем памятью о прошлом и проеданием оставшихся запасов, начиная с резервного фонда правительства и заканчивая личными сбережениями. Впереди – долгий застой, напоминающий позднесоветскую эпоху. Дряхлеющие вожди, дряхлеющие лозунги, дряхлеющие надежды…
Не то чтобы жизнь стала совсем плохой. В конце концов, вместо приличного сыра, исчезающего из магазинов, можно использовать и то, что у нас называется сырным продуктом (с добавлением растительных жиров). Основная проблема подобных застоев состоит в постепенной деградации страны, в утечке мозгов и в нарастающей апатии, которую с какого-то момента уже не перекрыть ни торжественным слоганом "Слава Великому Октябрю", ни бодрящим выражением "Крым наш". Лет через пять-десять настанет момент, когда молодые люди вместо привычной, казалось бы, мысли о том, что "Россия встала с колен", будут мусолить заезженную веками чаадаевскую "философическую" идею, будто в крови у нас есть нечто, отвергающее всякий прогресс, и вообще Россия существует лишь ради назидательного урока отдаленным потомкам.
На самом деле наша беда – не в крови, а в нефти и газе. Обладание ресурсами развращает власть, привыкающую править без реформ. Сегодня нам кажется, будто это особенность России и современной экономики, основанной на нефти. Однако мир давно уже страдает от ресурсного проклятия — просто ресурсы, совращающие правителей, в различные эпохи бывают разными. При этом итог каждый раз один: постепенная деградация и убогость.
Рабское проклятие
Первый пример деструктивного воздействия ресурсного проклятия в европейской истории связан с работорговлей. Несмотря на то что рабовладение, согласно марксизму, принято относить к способу производства, характерному лишь для древней истории, торговля рабами представляла собой высокоприбыльный бизнес в Средние века и в начале Нового времени.
Одним из важнейших источников добычи пленников для перепродажи за рубежом являлись южнорусские степи. Практиковать набеги на города Киевской Руси и работорговлю стали еще половцы, что оказалось одной из важнейших причин запустения региона и оттока славянского населения в северо-восточную Русь. Половецкие пленники отгонялись в Крым, где перепродавались генуэзским торговцам, транспортировавшим их на своих кораблях в Средиземное море. Работорговля стала, по сути, ключевой причиной формирования генуэзских опорных пунктов на Черном море (например, в Судаке, а также в Новом Афоне).
Татаро-монгольское нашествие не остановило работорговлю. Наоборот — сделало ее еще более привлекательным и доходным занятием, поскольку ослабленная Русь не могла по-настоящему сопротивляться. Потенциальные рабы проживали повсюду, их надо было лишь взять и отконвоировать в Крым. Столь доступного ресурса в экономике впоследствии никогда уже не имелось.
Особенно преуспело в работорговле Крымское ханство — благодаря своему удачному географическому положению. С одной стороны находились ресурсы, которые требовалось захватить, а с другой – море, по которому за рабами приплывали генуэзские моряки. По сути, иной экономики, кроме набеговой, Крымское ханство вообще не знало. Если татары не совершали очередного набега на христианские земли, у них просто начинались проблемы с продовольствием.
Периодом расцвета работорговли, идущей через Крым, стало, наверное, XV столетие. Русь оставалась по-прежнему слабой, а спрос на пленников возрастал благодаря появлению Османского государства, активно использовавшего рабов в различных сферах жизнедеятельности. Говорят, на перекопе сидел когда-то старый еврей-меняла и, видя нескончаемые вереницы пленных, проводимых в Крым из Польши, Литвы и Московии, спрашивал: остались ли еще в тех странах люди, или уже нет никого?
Возможно, крымчакам казалось, что эпоха процветания, основанная на столь привлекательном бизнесе, продлится вечно. Однако Московия укрепилась, сбросила татаро-монгольское иго и стала выстраивать засеки, а также небольшие городки-крепости на южных рубежах, через которые раньше бандиты проходили как нож сквозь масло. Примерно в это же время укрепила свои рубежи и Литва, чьи земли тогда простирались от Балтийского до Черного моря.
Последний крупный набег крымчаков на Русь произошел во времена правления Ивана Грозного, поскольку "великий государь" в борьбе с национал-предателями и с европейцами так запустил пограничное дело, что некому было сторожить южные рубежи. Иван Васильевич своими экстравагантными действиями на некоторое время продлил нестабильность в стране, но после окончания смутного времени работорговцам на Руси уже ничего не светило.
Для Крымского ханства это стало настоящей экономической катастрофой. Временами набеги удавалось осуществлять (например, в союзе с Богданом Хмельницким против Польши), однако общая гнилость набеговой системы привела к стагнации и окончательному падению ханства под ударами русских войск во времена Екатерины II и Потемкина-Таврического.
Характерно, что сама по себе работорговля, как и любой бизнес, основанный на использовании ресурсов, не обязательно становилась причиной деградации. Генуэзцы, к примеру, никогда не клали все "яйца" в одну корзину. Они "диверсифицировали экономику", торговали самыми разными товарами, а по мере исчерпания традиционных источников дохода сконцентрировались на кредитовании испанской короны (XVI век). Однако для Крымского ханства, не умевшего делать ничего иного, исчерпание ресурса обернулась затуханием жизненной силы государства.
Серебряное проклятие
В XVI веке страной, наступившей на те же грабли, что раньше Крым, стала Испания. Только источником доходов оказалась уже не работорговля, а добыча полезных ископаемых, обеспечившая поступление благородных металлов (преимущественно серебра) из латиноамериканских колоний. Важнейшим ресурсом, снабжавшим испанскую казну деньгами, стал серебряный рудник в Потоси (Боливия). За 160 лет, между 1503 и 1660 годами, в Севилью было доставлено в общей сложности 16 тысяч тонн серебра. Запасы этого металла в Европе, как отмечал Егор Гайдар в книге "Гибель империи", возросли втрое.
Механизм функционирования серебряного проклятия был несколько иным, чем проклятия рабского. Если в Крыму вообще не было никакой иной экономики, кроме набеговой, то Испания к концу XV века (к моменту открытия Америки Христофором Колумбом) обладала лучшим овцеводством в Европе (на территории Кастилии), неплохо развитым виноградарством (в Андалусии), оружейным ремеслом (толедские клинки) и даже крупным торговым городом (Барселона, входившая в состав Арагона). Однако приток денег из Америки подорвал дальнейшее развитие хозяйственной системы. Во внезапно разбогатевшей стране сильно выросли цены, что обусловило развитие импорта. Сравнительно дешевые товары пошли в Испанию со всех сторон, тем более что зачастую они оказывались еще и более качественными. На этом фоне в испанскую экономику перестали вкладывать деньги. Местным производителям трудно было соперничать с импортерами, зато неплохо зарабатывали благодаря притоку заокеанского серебра испанская пехота и католическая церковь. Бизнес хирел, а число солдат, монахов и неприкаянных благородных идальго, вроде Дон Кихота, непрерывно росло.
Тем временем латиноамериканские богатства все менее соответствовали аппетитам монархии. К 1600 году приток драгоценных металлов из Америки стал сокращаться. Доходов по мере исчерпания месторождений становилось меньше, а расходы короля, пытавшегося контролировать чуть ли не всю Европу, неудержимо возрастали. Испания с помощью немецких, а затем генуэзских банкиров влезла в огромные долги, что привело, естественно, к неоднократным дефолтам и, как сказали бы сегодняшние эксперты, снижению кредитного рейтинга до мусорного уровня.
Если в XVI веке Испания обладала лучшей европейской армией, то к середине XVII столетия страна, фактически лишившаяся своей экономики, уже не могла выдержать военной конкуренции с усилившимися соседями. Она проиграла соперничество с Францией в ходе Тридцатилетней войны, а еще через полвека стала игрушкой в руках европейских держав, вступивших между собой в схватку за так называемое "испанское наследство", оставшееся после пресечения испанской ветви королевской династии Габсбургов.
Если бы не противостояние различных сил, Испанию, глядишь, включили бы в состав победившей державы, как это произошло с Крымским ханством. Однако в Европе "крымские фокусы" не проходили даже в XVIII веке. Испания сохранила самостоятельность, но получила французскую династию Бурбонов и 250 лет влачила жалкое существование на задворках Европы. Былой европейский лидер по уровню экономического развития теперь составлял пару другой окраинной европейской державе – Российской империи. Причем потеря латиноамериканских колоний в начале XIX века полностью лишила Испанию ресурсной ренты.
Лишь в 1950-х – 1960-х годах серьезные экономические реформы позволили Испании устремиться в погоню за такими преуспевающими соседями, как Великобритания, Франция и Германия. Испанцам пришлось учиться зарабатывать не на торговле ресурсами, а на производстве товаров и туризме.
При этом следует заметить, что само по себе обладание благородными металлами не является проклятием, как и участие в работорговле. Скажем, США успешно пережили и калифорнийскую, и аляскинскую золотые лихорадки, поскольку обладали диверсифицированной экономикой и системой рыночных институтов (то есть правил игры, основанных на гарантии неприкосновенности частной собственности и развитии конкуренции). Однако для Испании, думавшей не о благосостоянии подданных, а о расширении границ и пресечении ересей (инакомыслия), "серебряное проклятие" оказалось фатальным.
Впрочем, что там Крым или Испания. Ресурсного проклятия не избежали даже такие развитые страны, как Франция и США.
Земельное проклятие
Испанию в качестве европейского лидера сменила в XVII веке Франция. Ее путь к процветанию был, несомненно, более сложным, однако и он в конечном счете основывался на получении дохода от одного ресурса.
Франция тогда была наиболее населенной страной в Западной и Центральной Европе. В своем соперничестве с Англией (Столетняя война), а затем с Испанией (Итальянские войны и Тридцатилетняя война) она теоретически могла задавить противника "живой массой". Но на практике эффективное ведение войны требовало еще и немалого финансирования. Постепенно французские государственные деятели пришли к простой мысли о том, что если активно пополнять казну за счет налогов, то общий объем ресурсов окажется достаточен для военного соперничества с соседями.
Испания была богата заморскими колониями, Италия – торгово-промышленными городами, а Франция – крестьянами, каждый из которых должен платить поземельный налог. Данный налог, получивший название талья, фактически стал ресурсным платежом. Богатство нации зависело не столько от развития предпринимательства, сколько от исправного взимания тальи. Кардинал Ришелье, прославившийся своеобразным "налоговым терроризмом", стремился не давать спуску плательщикам. Сборщики налога выбирались местной общиной. Если они предоставляли государству сумму меньше ожидаемой, то недостачу приходилось покрывать из собственного кармана. А если казна не получала искомого, то сборщики отправлялись в тюрьму.
Вследствие подобных действий ко временам правления Людовика XIV Франция стала обладать достаточными финансами для содержания наиболее крупной европейской армии. Родная земля кормила Францию лучше, чем серебряная гора в Боливии — Испанию.
Взимание налогов и расширение бюрократии оказалось значительно более удачным способом укрепления государства, чем крымские набеги и испанская эксплуатация колоний. "Французская модель", во всяком случае, не сильно препятствовала становлению ремесла и торговли в городах. Более того, власть при Людовике XIV даже стимулировала формирование государственных мануфактур и монопольных торговых компаний.
Но главная проблема, порождаемая ресурсным проклятием, во Франции проявилась столь же ярко, как и в Испании. Высокие доходы казны стимулировали развитие системы государственного долга. Страна начала жить не по средствам, и весь XVIII век провела в тщетных попытках расплатиться с кредиторами, не подрывая при этом могущества армии. Одной из важнейших причин Великой французской революции стала неспособность Людовика XVI мобилизовать ресурсы для погашения долга. Кредиторы опасались остаться с носом. Дворяне боялись, что их, как крестьян, обложат налогами для затыкания бюджетных дыр. А крестьяне с трудом терпели тяжелый фискальный гнет.
Брать с земли все больше денег в казну было невозможно, поскольку крестьянский труд фактически оставался столь же примитивным, как раньше. Чтобы расплачиваться с накопившимся долгом и содержать одновременно крупнейшую европейскую армию, требовалось повышать производительность труда и формировать городскую экономику — более эффективную, нежели сельское хозяйство. Опора на земельные ресурсы в построении государственного бюджета стала своеобразной ловушкой для Франции. Кажущаяся легкость сбора налогов с миллионов крестьян породила соблазн жить и осуществлять внешнюю политику на широкую ногу. А, ввязавшись в военные конфликты с соседями, требовавшие все больше денег, Франция уже не могла остановиться.
Впрочем, эту страну постигла явно лучшая судьба, нежели Крымское ханство и Испанскую монархию. Франция отделалась не исчезновением с карты мира и даже не длительным хозяйственным застоем, а лишь столетней революционной эпохой, тянувшейся с 1789 по 1870 год. Революции оставили за собой кровавый след, но утрясли в большей или меньшей степени разнообразные социальные конфликты. И это позволило Франции вступить в ХХ век демократической и быстро модернизирующейся державой.
Хлопковое проклятие
Значительно худшей была участь так и не состоявшейся конфедерации южных штатов США. Фактически они повторили в новых условиях судьбу Крымского ханства, хотя и не занимались набегами.
Экономика американского юга строилась на развитии хлопковых плантаций и тесно связанной с ними работорговле. Хлопок выращивали чернокожие невольники, регулярно ввозимые на кораблях из Африки. Сравнительно дешевый рабский труд позволял землевладельцам извлекать земельную ренту и поддерживать традиционный аристократической образ жизни даже в эпоху промышленной революции. Более того, аристократия юга попыталась построить свое благосостояние именно на симбиозе с нарождающейся английской промышленностью, однако в конечном счете потерпела крах.
Экономика американского юга полностью зависела от спроса, предъявляемого высокоразвитой Англией. Это в известной степени походило на то, как ныне Россия зависит от экономического роста в Германии, Италии и других европейских странах, приобретающих нашу нефть. Есть спрос – есть нефтедоллары. Нет спроса – нет нефтедолларов.
Промышленная революция началась в Англии второй половины XVIII века именно с создания хлопкоперерабатывающей индустрии. Технические изобретения английских умельцев позволили шить сравнительно дешевую одежду на широкие массы населения. Соответственно, промышленность нуждалась в огромном объеме сырья, который не могли предоставить традиционные европейские поставщики, ориентированные на Азию. В Средние века и в эпоху Ренессанса хлопковое сырье ввозили в основном из Леванта, но теперь требовались иные масштабы и новые торговые пути. Имеющуюся рыночную нишу быстро заполнили американские колонии, сформировавшиеся в регионах, оптимально подходивших по своим климатическим условиям для разведения хлопка.
Опора на ресурсы позволила южанам, в отличие от северян, законсервировать свой образ жизни, ничего не меняя в хозяйственной системе и лишь регулярно обновляя штат чернокожих работников. Если бы экономика была жестко отделена от политики и идеологии, южане могли бы, наверное, вести свой традиционный образ жизни и по сей день. В отличие от крымчаков, они никого не грабили, а торговали хлопком, который и всегда необходим для производства одежды. Более того, южане в основной массе придерживались фритредерских взглядов на торговлю, осуждая протекционизм, столь милый северянам, защищавшим высокими таможенными пошлинами свою промышленность от иностранной конкуренции. Южане не стремились к государственному регулированию. Они были своеобразными либералами, в чьих взглядах причудливо сочетались стремление к свободе экономики с отрицанием личной свободы работника.
Пока Юг варился в собственном соку, Север быстро прогрессировал, развивал промышленность и усваивал новые европейские идеи. Во второй половине XIX века рабовладение среди европейцев считалось делом уже совершенно неприличным, и это, наконец, усвоили в Америке. Разразилась война между Севером и Югом, в которой промышленники, конечно, имели значительно больше ресурсов для вооружения армии, хотя землевладельческая аристократия традиционно лучше умела воевать. Южанам казалось поначалу, что у них есть шанс сформировать конфедерацию, отделиться от Соединенных Штатов и тихо жить своим обособленным мирком, торгуя хлопком и потягивая ресурсную ренту. Однако ресурсы сыграли с ними злую шутку. Для длительного противостояния их не хватило. Юг проиграл войну и надолго превратился в отсталую аграрную провинцию быстро развивающейся промышленной страны.
Кстати, похожая судьба постигла также страны Латинской Америки, основывавшие свою экономику на принудительном рабском труде и поставлявшие на мировой рынок такие товары, как сахар, табак, кофе. Как Бразилия, так и Куба вынуждены были в конечном счете отказаться от рабовладения. При этом Бразилия только в конце XX века смогла осуществить экономические реформы, способствующие нормальному развитию промышленности. А Куба, экспериментирующая с казарменным социализмом вот уже более полувека, по сей день фактически так и не избавилась от своего сахарного проклятия.
Мясное проклятие
Среди экономистов сейчас стало модно приводить пример Аргентины как страны, прошедшей в ХХ веке долгий путь демодернизации. Отмечают, что в конце XIX столетия она находилась в числе мировых лидеров по размеру ВВП на душу населения, однако затем начала сдавать позиции, пока не дошла до нынешнего состояния государства-середнячка, то страдающего от гиперинфляции, дефолтов и прочих экономических бедствий, то несколько подтягивающегося в погоне за более продвинутыми странами.
Подобное представление об Аргентине совершенно неверно. Никакой демодернизации в ХХ веке там не могло быть — по той простой причине, что в XIX столетии там не происходило никакой модернизации. Период недолгого аргентинского процветания связан всего лишь с удачным использованием природных ресурсов, а вовсе не с формированием институтов (правил игры), с помощью которых развиваются успешные экономики. Причем основным ресурсом было вовсе не серебро (как можно подумать, исходя из названия страны), а плодородные почвы аргентинской пампы, в которой паслось множество коров фактически без трудозатрат со стороны местного населения. Один гаучо присматривал сразу за большим стадом, и себестоимость говядины в Аргентине была в итоге ничтожной по сравнению с себестоимостью мяса в Европе.
До поры до времени аргентинскому экономическому чуду препятствовало лишь то, что, как известно, за морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Точнее, перевоз скоропортящихся продуктов питания в Европу был даже не дорог, а вообще практически невозможен при тихоходных парусных судах и отсутствии рефрижераторов. Жители Буэнос-Айреса объедались мясом, на котором нельзя было толком заработать (отсюда и традиционная аргентинская кухня с ее огромными стейками). Но как только произошел технологический скачок в океанических перевозках, чудо не замедлило сказаться, причем без особых усилий со стороны самих аргентинцев.
Скоростные суда, работающие на угле, стали вывозить в Европу большие объемы аргентинской говядины. Экспортеры быстро разбогатели. Поскольку население Аргентины было сравнительно небольшим, ВВП на душу оказался впечатляющим для той эпохи. Глядя на старую статистику, можно подумать, будто бы граждане этой латиноамериканской страны приложили в конце XIX века колоссальные усилия для осуществления экономического подъема. Однако на самом деле европейские технические новинки просто соединились с местными природными ресурсами. Это удачное сочетание не требовало от Аргентины никаких реформ, никаких прогрессивных институтов. Стране подфартило, однако это везение не могло длиться бесконечно.
Как во всяком обществе, столкнувшемся с ресурсным проклятием, в Аргентине стало нарастать неравенство. Местная сельскохозяйственная элита вслед за крымскими ханами, испанскими грандами, французской аристократией и американскими рабовладельцами существенно оторвалась по уровню жизни и доходов от так называемых дескамикадос (безрубашечников) – наименее обеспеченных слоев населения. В итоге бедняки все же взяли свое. Их лидерами стали полковник Хуан Доминго Перон и его очаровательная супруга Эвита, провозгласившие идеи хустисиализма – аргентинской разновидности социализма, призывавшего к достижению социальной справедливости.
В борьбе между развитием и справедливостью прошла фактически вся вторая половина ХХ века. Экономика то поднималась, то падала в зависимости от того, какие условия функционирования ей предлагала очередная власть. С одной стороны, к старому сельскому хозяйству новая эпоха добавила промышленность. С другой – души коров, съеденных в XIX веке, долгое время не давали покоя аргентинцам, которым оказалось трудно осознать, что они живут не в главной стране Латинской Америки, поднявшейся, наконец, с колен, а в отсталом государстве, где для успешного развития надо еще очень многое сделать.
Проклятие гуано
Порой развитие экономики той или иной территории может опираться и на весьма экзотические ресурсы. Богатство островка Науру, затерянного на просторах Океании, веками складывалось благодаря экскрементам многочисленных птиц, гнездившихся на этом коралловом атолле. Как выяснилось в начале ХХ века, фактически весь остров покрыт слоем гуано – разложившегося за столетия птичьего помета. Гуано представляет собой высококачественное природное удобрение, содержащее фосфаты, – настолько ценное, что его имеет смысл экспортировать на большие расстояния даже с отдаленного острова.
Добыча фосфатов "колонизаторами" началась в 1906 году. Она принесла Науру невероятное процветание. В силу небольших размеров и малой заселенности острова, количество гуано на душу населения оказалось очень велико. Причем "колонизаторы" платили народу за этот ресурс. Хорошая обеспеченность гуано вдохновила аборигенов на борьбу за независимость и обусловила их смелое решение провозгласить собственное государство в 1968 году. Фосфатная компания тут же была национализирована. При этом правительство не стало претендовать на самостоятельное ведение бизнеса, поскольку жители Науру ничего не умели делать, кроме как рыбу ловить и собирать кокосы — да и эти умения атрофировались по мере обретения гуано-богатства. Как отмечает профессор-востоковед Андрей Ланьков, Науру, по всей видимости, имело к концу 1970-х самый высокий доход на душу населения в мире, превосходя примерно в два раза ОАЭ, и в четыре раза — США. Остров поистине стал государством всеобщего благоденствия. Образование и медицина там были бесплатными, вдобавок каждый житель получил право время от времени халявно летать на "большую землю". Налоги при этом отменили полностью.
Впрочем, Науру так и не смог превратиться в идеально организованный остров Утопия из притчи мыслителя XVI века Томаса Мора. Помешали этому два обстоятельства. Во-первых, даже гуано не бесконечно: на значительной части острова его сняли полностью – вплоть до обнажения кораллов. А во-вторых, параллельно с исчерпанием ценного ресурса в государстве нарастала коррупция и некомпетентность в управлении нажитыми от продажи фосфора деньгами.
Поначалу "лишние" деньги стали собирать в специальный "гуанофонд". По оценке Ланькова, он в середине 1980-х составлял порядка $2 млрд. На доходы со столь большого капитала население островка могло бы, наверное, жить припеваючи чрезвычайно долго. Однако вложения "гуанофонда" оказались, "мягко говоря", непродуманными. Инвестиции регулярно приносили убытки. Известно, что для сохранения капитала средства стабфондов целесообразно вкладывать в пусть низкодоходные, но зато наиболее надежные ценные бумаги. Однако предприниматели государства Науру занялись на гуанодоллары своеобразным бизнесом. Они покупали самолеты, на которых некого было перевозить. Они инвестирвали в постановку мюзиклов. В общем, поступали примерно так, как советуют сегодня России некоторые "специалисты", полагающие, будто средства стабфондов надо вкладывать в отечественную экономику.
К началу XXI века деньги "гуанофонда" Науру испарились вместе с фосфатами, на которых они были заработаны. Внезапно обедневшее государство стало перебиваться случайными заработками. В частности, оно решило заняться признанием непризнанных государств за соответствующую плату с их стороны. В 2008 году граждане Науру на ура восприняли отделение Абхазии и Южной Осетии от Грузии и всего через год признали эти два молодых государства, уступив в скорости признания лишь России, Венесуэле и Никарагуа. Вряд ли подобная дипломатия обеспечит Науру былое процветание. Но если подождать несколько тысяч лет, возможно, птички вновь покроют островок толстым слоем гуано, и аборигены сумеют не наступить второй раз на те же самые грабли.
Нефтяное проклятие
Как мы видим, на историческом фоне нынешняя ситуация в России отнюдь не выглядит уникальной. Наша страна, как и многие другие, страдает от ресурсного проклятия, которое не мы породили, и не мы, скорее всего, будем последними от него пострадавшими.
Основы российской нефтегазовой индустрии закладывались в 1970-х главой советского правительства Алексеем Косыгиным. Формально СССР тогда был достаточно развитой промышленной державой, соперничавшей даже с США в области передовых вооружений. Но ситуация с обеспеченностью товарами народного потребления была тяжелой.
Милитаризация экономики принимала непосильные для страны масштабы, поскольку приходилось поддерживать военный паритет со значительно более богатой Америкой. И потому доля военных расходов в советском ВВП выходила за всякие разумные для мирного времени пределы. Потребительских товаров не хватало. В начале 1960-х СССР даже начал импортировать хлеб, хотя зерно долгое время являлось ключевой статьей российского, а затем и советского экспорта. Таким образом, освоение нефтегазовых месторождений Западной Сибири представляло собой единственный реальный способ получать валютную выручку от продажи товаров за рубеж и импортировать на эти деньги хоть что-то полезное для широких слоев населения. Имевшиеся к 1970-м нефтяные разработки Азербайджана и Поволжья могли удовлетворить лишь внутренние потребности страны, тогда как освоение Западной Сибири формировало мощную экспортную ресурсную базу.
После экономических реформ, проведенных в 1990-х, промышленность, работавшая раньше на ВПК, рухнула, потянув за собой и некоторые смежные отрасли экономики. Бессмысленность дорогостоящей милитаристской базы стала очевидна для многих, и государство перестало изымать деньги у производителей масла ради финансирования закупок пушек. В этой ситуации иллюзия высокоразвитости нашей страны быстро развеялась.
Россия могла заработать себе на жизнь, только продавая ресурс за границу. Прочая же хозяйственная деятельность в большей или меньшей степени являлась перераспределением ресурсной ренты. Чиновники присваивали ее с помощью взяток. Бандиты брали силовым путем. Пенсионеры и бюджетники вымаливали подачки у правительства. Дотационные регионы настаивали на справедливом перераспределении нефтедолларов ради сохранения единства России. Наконец, ВПК продолжал, как в советское время, требовать своей доли под предлогом того, что нам угрожают другие государства. При этом все ходатайства разного рода лоббистов бюджета объединяло то, что покушались они на один и тот же ресурс, имеющийся в ограниченном количестве.
Проблема ресурсного проклятия состоит в том, что с его помощью можно какое-то время жить богато, но нельзя все время повышать уровень жизни. Россия в этом смысле повторила судьбу всех прочих стран, строивших свое благосостояние на ресурсной ренте. Итоги 2013 года продемонстрировали, что даже при очень высокой цене на нефть (превышавшей $100 за баррель) экономика практически перестала расти. А когда в течение 2014 года цены на нефть рухнули, мы стали переходить в состояние рецессии, что, в свою очередь, привело к сокращению многих статей бюджета и снижению реальных доходов населения.
Естественно, наличие больших объемов нефти и газа не обязательно приводит любую страну к стагнации и отсталости. Крупными нефтедобывающими государствами являются США, Великобритания, Канада, Норвегия. Все они демонстрируют признаки нормального экономического развития. В частности, Соединенные Штаты как раз в те годы, когда Россия полностью перешла на проживание за счет ресурсной ренты, совершали прорывы в новых отраслях экономики, связанных с компьютерными технологиями, телекоммуникациями, генной инженерией. Более того, в США осваивают добычу сланцевой нефти и сланцевого газа, что является важнейшей причиной того падения цен энергоносителей, которое произошло в 2014 году.
Отличие успешных нефтяных стран от России состоит в том, что они давно сформировали эффективные рыночные институты, защищающие собственность и стимулирующие конкуренцию. Мы же делали ставку только на ресурсы — и сегодня пожинаем плоды этой неразумной стратегии.
Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге
На мой взгляд, это было основной причиной падения рубля в декабре.